[Amarth]

В ввиду поднятия темы о неписании, разговора с Эйрле и свежего вкусного драббла Кальтэ тоже захотелось ввязаться в драббломоб 22 темы, задаваемых друг другу с персонажами.
Не хотел бы кто-то такое со мной на ближайшие 22 дня?) На неближайшие уже занято!


Но, сразу оговорюсь, у меня сейчас главным образом горят Мир Тьмы и Японщина, в меньшей степени отдельные куски Вахи, Арды и некоторых других сеттингов)

ЮПД: Пишемся с Марком и с Нинквэ. Пока мне хватит.)

Для Нинквэ.
номера тем: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22.

Ари Лэйн и стихи. (тема 21, сеттинг Барраяр)
(я все еще могу изрядно плавать в сабже и фактологии, за что извиняюсь).

Казалось, идеально выверенные слова издевались. Ари выпрямил затекшую
спину, прикрыл усталые глаза и с силой потер их кончиками пальцев. Однако,
даже так он снова видел тексты, будто те пропечатались на внутренней стороне
век. А почему, собственно, и нет - за те часы, что он бьётся над загадкой,
вполне могли бы успеть.

Вокруг вертелись виртуальные экраны - каскадами, веерами – на каждом – выдержки о
трактовках слов и их сочетаний, расшифровки символов, значения
аллитераций. Он попробовал уже все знакомые ему шифры – а их было немало,- но ничего не выходило.
Пробовал переводить на другие языки, использовать иные прочтения, наговаривал под запись и слушал,
но снова пусто. Красивые стихи о любви оставались просто красивыми стихами о любви, написанными
по старинным терранским канонам. С массой отсылок к классической литературе, историческим
событиям и террабайтами символизма.

Это походило на многослойные цетагандийские одеяния. С виду - простые, но
со значением во всем - цвет, порядок, узор, материал...

Почему он вообще обратил внимание на короткую переписку? Возможно,
привлекла эта самая инаковость - среди-то занятных торговых деклараций,
которые также надо уметь читать между строк, - да именно так и понимаешь,
что они тоже могут быть занятными, - бытовой переписки и деловых отчётов.

Как часто ныне признаются друг другу в любви стихами? Самому ему
подобное даже в голову не приходило, да и его знакомым, насколько он знал -
тоже. Тексты популярных песен были явлением совсем другого порядка...
И все-таки Ари привык доверять своей интуиции, а она просто кричала о том,
Что с пойманными стихами что-то нечисто. Пять строк по фиксированному
числу слогов в каждой. Точёные формулировки, утонченные образы - ничего
лишнего. Всего три стихотворения – ответами одно на другое. Он почти сразу
переписал их от руки – так словно пропускаешь через себя. Он превращал
буквы в схемы и коды... Нет, тут должно быть что-то другое. Иной подход,
такой же изящный, как сами строки. Мозг лихорадочно работал, пальцы
стремительно набирали запросы.

***
- Могу я украсть совсем немного твоего времени? -
-Для тебя, все, что угодно.- Молоденький стажер уже давно неровно дышал в
сторону Ари, и если бы не явный знак траура...
-Почитай, пожалуйста, вслух эти стихи.
Ясные глаза округлились, но ни вопросов, ни уточнений не последовало, дело было предельно ясным, а взгляд
самого Ари доброжелательным, но твердым.

Голос преображал слова совершенно волшебным образом. Уже зная расшифровку
основных символов и сочетаний, легко было сложить в мозгу
нужные образы. И увидеть, понять: тексты - описание дороги. Место. Координаты.


Куруфин и ненависть. (тема 16. Сильмариллион)


В ясных родных глазах – новый огонь, отчаянный, дикий, разрушающий, ядовитый. Такого не было никогда прежде. Была скорбь, была печаль, был гнев, и чем дальше, тем больше его становилось. Но это другое. Скорбь сближает, печаль успокаивает, гнев очищает, вспыхивая быстро, забирая все наносное, но оставляя после себя способность рассуждать здраво.
Первая мысль – «это погубит его», и сердце пропускает несколько ударов.
«Отец»… И панический страх за него, страх, что почти не поддается контролю, что сделать, чтобы это ушло из твоих глаз? Уничтожить врага? – я сделаю это, тем более, что это всяко придется свершить, после той раны, что он нанес нашему дому. Может быть, разделив этот яд, мы сможем …
Клятва выжигает на душах узоры ненависти. Она не слабнет, разделившись, нет, разгорается в каждом, кого коснулась. И лишь огромным усилием воли загоняешь её внутрь, не позволяешь брать верх. Слишком привык к самоконтролю, и сейчас это как нельзя кстати. Каждый из братьев обуздывает ее по-своему, по разным мотивам. Ты же просто хочешь сохранить способность думать. Чтобы не случилось.
Гибель Финвэ опустошила. Убийство пробудило жажду мести. Клятва – отравила ненавистью. Но пути назад нет. Есть отец, за которым пойдешь хоть за грант мира, есть месть, которую должно свершить, есть братья, ради которых стоит выжить, есть она, единственная, ради которой хочешь оставаться собой.


Кондо Исами и розыгрыш. ( тема 7. Бакумацу)

Знойный воздух над Киото сгустился , словно готовый вспыхнуть, в преддверии развязки. Последнего обмена ходами, после которого что-то изменится. Возможно - только в ключевом балансе сил. Возможно - в существовании самой столицы.

Кондо Исами склоняется над картой города, как над игральной доской. Взгляд его темных глаз сосредоточен, в них отражаются блики от пламени свечей. Сейчас у него появилось преимущество, которое он должен разыграть в полной мере. Не только предотвратить поджог, но и не позволить никому присвоить победу. О том, чтобы победить, он даже не задумывается, это подразумевается само собой.

Он шагает во главе ополчения, а перед мысленным взором - схема города, как разбитый на клетки кусок полированного дерева. Розыгрыш начался. Две точки, равно значимые. Каждая может быть пустышкой. Каждая может оказаться истинной целью. На решение - считанные мгновенич. Рука поднимается, привлекая внимание бойцов.
Он разыгрывает наверняка. Он готов платить своей и чужой кровью. За город, за жизни, за победу и за возвышение. За свою мечту, что привела его сюда.

Разделиться. У каждого из отрядов хватит сил, чтобы те, кто угадает продержались до прихода своих. Приказ отдан. Топот бегущих ног не слышен заглушенный грохотом фейерверков. Несутся стремительные тени по стенам.
Началось.

Райто Яэлэ и убийство. (тема 4. Старворс.)
возможны косяки и нестыковки лора. Умыл не отдает мне мою квенту, а есть ли дубль на компе, я не помню.

Тонкий рассветный луч пролез сквозь изъеденные коррозией ставни и теперь ползет по щеке. Снаружи неутомимый ветер швыряет песком, докуда дотянется, от чего голос Ржавых Доков не замолкает ни на секунду. Проснувшись, Райто Яэле узнает его моментально, и даже на миг ему кажется, что все, происходившее в последние годы, ему приснилось. Учеба, корабли, Корускант, инструктаж. Боевые вылеты, джедаи, странные решения сверху… И то, чем всё кончилось, то, что привело его назад… Но нет, не сон. Свежие шрамы на руках – не нужно открывать глаза, чтобы почувствовать рубцы пальцами, медицинский фиксатор на шее, странный зуд от затылка до поясницы. Последствия жесткой посадки. Угробил корабль? Встанет, узнает.

Но пока не хочется ничего. Самоубийственный рывок, похоже, выжал все силы. И потому просто лежишь, - судя по запахам и писку приборов - в лазарете, слушаешь звуки вокруг, лениво катаешь в голове мысли и воспоминания.

Звуки – уже упомянуты скрежет песка по металлу – он тут везде, как биение сердца самой планеты. Медицинские приборы, - совсем рядом, на показания которых сейчас не слишком хочется смотреть. Отдаленные разговоры на повышенных тонах – торгуются, удары металла о металл, приглушенные выстрелы – никакой звукоизоляции. Все как всегда. Дом… Лет десять здесь не был, или больше? Голос родной планеты с тех пор не изменился.

Мысли. Не концентрируясь ни на одной, можно перебирать их как гальку, но при попытке сосредоточиться, утекают водой сквозь пальцы, а перед мысленным взором вновь встает последний бой. Не поставил бы движки последней модели, поперек распоряжению, не выбрался бы. Что же, выходит он теперь дезертир? Пусть, ну – хотя бы честно. Уж лучше так, чем убивать тех, с кем совсем недавно считались друзьями, сражались бок о бок.

Убивать. Сражаясь на войне – убиваешь – в рукопашной, с дистанции, или из орудий истребителя. Но ты не становишься при этом убийцей, ты остаешься солдатом, исполняющим приказ. Но если приказ безумен, все может измениться. Райто представил – на миг, и тут же захотелось от этого отмыться. Такие приказы делают убийцами, без возможности потом вернуться, отмыться от преступления, остаться собой. Он не захотел. И выжил. Вопреки всему. Забрать жизнь – легко, но как же под час тяжело её сохранить.


Ласар Алый Альв и соблазнение (тема 17, сеттинг Подменыши Мира Тьмы.)

Ласар Алый Альв редко о чем-то серьезно, или надолго задумывается. Обычно на решения, даже самые важные, у него уходит не более удара сердца. Зачастую выбор для него сводится к «хочу» и «не хочу». И если хочет, то идет, берет, добивается, а если нет, то двигается дальше, чем бы его там ни пытались соблазнить.

Ласар не лжет в своих желаниях, ни себе ни другим. Он вообще поразительно честный, с одной стороны, у него хватает сил для того, чтобы отвечать за свою честность, с другой, он считает ложь слишком утомительной и ненужной.

Ласара Алого Альва несложно завлечь опасной красотой и вызывающей силой, испытанием смелости или древней тайной. Зачем противиться тому, что составляет саму твою суть? Он горит ярким пламенем, он сеет вокруг себя магию лета, даже не прибегая к искусствам. Пламя в ночи манит многих, но те, кто не примут его честности, если не вспыхнут, то обгорят.

Взгляд в глаза спрашивает «Ты хочешь»? И невозможно ошибиться в намерениях. Он даст ровно то, что обещает без слов. Пламя. Не меньше, но – никаких обещаний. Только хмель на раскаленных губах, только касания рук, что зажигают под кожей ласковое пламя, свою чуткость и чувственность, совершенное знание исконного языка тела. В эти часы Алый Альв будет твоим, но за это он возьмет не меньше – тебя. Честно, не правда ли? Пламя не горит в пустоте.


Для Марка.
номера тем: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22.

Ласар Алый Альв и выпивка. (тема 12, сеттинг Подменыши Мира Тьмы.)

Призывная песнь раздается где-то на границе слуха шелестом прохладного шелка. Её источник где-то – не здесь. Интересно, кому он мог понадобиться? Любопытно. А значит, здесь надо заканчивать. Холодные зеленые глаза щурятся, ши в алом плаще широко взмахивает длинным тонким мечом и вонзает его в горло химере, что, похоже, еще лелеяла надежду закусить чужой силой. Клинок движется снизу вверх, словно под ним не крупные чешуи, но теплое масло, рассекает ровно пополам голову, и чудовище оборачивается облаком чистейшего глэмора. Ши позволяет ему окутать себя, словно лаская, впитаться в плоть и кровь. Это вдохновляет, кружит голову не хуже крепленого вина, но – совсем иначе. Все цвета становятся ярче, по мышцам течет живая эйфория, под кожей искрят крохотные молнии волшебства, и чтобы вобрать больше – выгибаешь спину и запрокидываешь голову, словно в экстазе. Впрочем, почему словно?
Когда поглощение завершено, ши привычным движением не глядя бросает клинок в ножны и снова прислушивается к звукам иных миров. Песня по-прежнему звучит, не менее настойчиво, только, будто бы тише.. дальше. Однако, для переполненного глэмором ши найти дорогу совсем несложно.
***
Замерзшие люди передают по кругу чашу с вином, запасы которого были взяты в последнем набеге. Поляна в чаще леса занесена снегом. Только на самом краю, там, где из сугробов вырастают стволы полуголых сосен – крохотный костерок, который собравшиеся берегут от неистовой пурги. И поют. Поют о славных походах, что свершились прошедшим летом, о борьбе с морскими штормами, о смертельных битвах и победах, озарявшихся пламенем, о добыче и о пролитой крови. И об Алом Альве, что вел их тогда.
Всего мгновение назад чахлый, костерок вдруг вспыхивает столбом могучего пламени, опаляя бороды, волосы, усы и меха одежд. Искры из рыжих становятся серебряными, и из огня выходит тот, кого звали. Его, похоже, не волнуют ни жар, ни зима, он становится напротив вожака и принимает наполненный сладким трофейным вином рог.
- Бродить в лесу ночью под Йолль, вдали от дома… - вопрошает ши, смотря прямо в глаза и лукаво улыбаясь, продолжения не требуется, в конце концов, ведь это правила смертных, и именно они должны их помнить.
- Нити Норн свиваются иной раз в такие узлы, что вторя им, и тропы под людскими ногами завязываются в хитрый клубок.
Дорога ушла из-под ног охотников, возвращавшихся с добычей в свою усадьбу. Замерзнуть, не добравшись, и пасть недостойной воинов смертью? Нет уж, ведь был тот, кто покровительствовал им, в ком был огонь – живой и нездешний. Он не допустит… Если захочет. Надо было только призвать – правильно. Призвать вином и пламенем, песней о славных деяниях и медовым голосом.
И отступает вьюга, и жарится мясо, и льется трофейное монастырское вино. Звучат песни и старые саги, и расслабляются во хмелю языки.
Ши смотрит поверх кромки наполненного рога, слушает, ухмыляется, то ли тому, что слышит, то ли каким-то своим мыслям.
- Говорят, что если испить крови храброго воина, то к тебе перейдет его смелость, - начал один из воинов – охотников.
- А я слышал такое же про печенку! – возразил другой.
- Так нет же, это сердце надо съесть, - авторитетно-пьяно возразил третий.
В зеленых глазах ши появляются опасные искры.
- А если… - негромко говорит он, но все тут же замолкают и внимают. Уже даже тон, которым говорит ши сеет тяжелое напряжение вызова там, куда дотянется, - выпить крови того, кто не храбрее тебя, - взгляд находит первого, поднявшего тему, и пригвождает его к месту. По иронии судьбы, это – вожак, - станешь трусливым зайцем?
Все поворачиваются к ши. Бледнеют. Вспоминают, как при погроме последнего монастыря их альв-покровитель с упоением слизывал с клинка вражью кровь. Выходит, только что – вожак оскорбил их благодетеля. И теперь вожака убьют, или лучше им самим так поступить, чтобы задобрить…?
Про себя ши Ласар Алый Альв смеется, он ничуть не оскорблен, и ничего на свой счет не принимает, просто ему интересно, найдется ли человек. Если нет, вот тогда будет немного обидно, значит, зря он изрядную часть прошлого лета потратил на покровительство этому воину. И сейчас придется взыскать. Или нет? Глэмор, гуляющий в крови, делает непривычно великодушным. Просто – слишком хорошо.
- Твоя смелость, Алый Альв, несомненна, и мы не раз видели это в бою. И ничему не поколебать ее, ни козням ведьм, ни слабой крови приспешников распятого бога.
- Ух ты… Нашелся, - ши произносит эти слова одними губами, но ему все равно, даже если бы их услышали. Рывком выхватывает из ременной петли вожака остро отточенный топор и сжимает ладонью лезвие. Искрящаяся багряная кровь скользит по полированному металлу. Через удар сердца окровавленное лезвие возникает у самого лица напряженного вожака.
- Если… - вызывающе начинает ши, - моя кровь выше предрассудков смертных, предрассудков, которые ты, как я вижу, разделяешь, не желаешь ли ты тоже стать выше их. И более не опасаться ни.. – он обводит насмешливым взглядом всех вокруг, - заячьей печёнки, ни куриных сердец, ни крови тех, кто боится ответить ударом на удар.
Дар, отказаться от которого – немыслимо. Вожак подается вперед и слизывает обжигающе горячую кровь ши. Кровь ши, наполненную глэмором. Мед поэзии – не иначе… Кажется, что земля уходит из под ног, а сам ты стремительно несешься ни то к звездам – в изначальную бездну, ни то в пламя – к Суртуру на пир, ни то оседлываешь вьюгу и пускаешься вскачь, над макушками сосен, нагоняя давно унесшуюся вперед дикую охоту… Кажется, что можешь свернуть горы, и в тот же миг ты – сама земля.
А Ласар хохочет, громко, звонко, переливисто, вызывающе и беззлобно сразу. До слез, до колик в животе. Он и не предполагал, что получится так. Оно того определенно стоило.
«Ну что ж, годную выпивку я вам поднес.» - думает он про себя, но не сможет произнести, покуда не отсмеется.


Вaлентин Придд и тепло. (Тема 10, Отблески Этерны)

Холод Лаик был особенным. К нему невозможно было привыкнуть – лишь ненадолго отвлечься, чем-то, что для себя определил как важное, даже если это всего лишь глупые шутки. Но лишь зазеваешься, и уже снова не чувствуешь кончики пальцев. Только движение спасало, будь это установленные тренировки по фехтованию, или тайная акробатика во имя незримой местной знаменитости. Не грело даже вино, которое удавалось достать, а кесера все еще казалась слишком вульгарной, и куда желаннее было простая и понятная горячая вода.
Говорят, кровь Спрутов холодна, как вода. И это даже почти смешно. Стоило только вспомнить впитавшую за день солнечное тепло воду озера, то с какой щедростью оно им делилось. Ласково-ласково. Визитов на озеро, что раскинулось за родительским замком, не хватает особенно, остро. Одиноких, ночных, когда никто не потревожит. Хотя… Был один с кем было тепло делить такие прогулки – со старшим братом до того как… Он говорил – о свободе, об огне, таком чуждом и таком манящем, способном согреть нашу кровь, не просто согреть, воспламенить. И даже здесь и сейчас воспоминания о брате греют несмотря ни на что. Поддерживают в дерзких каверзах, в которых никто не должен тебя узнать. Даже тогда, когда уже почти сказал себе: хватит уже.
А потом все получается, и смех, объединяющий таких разных унаров, сглаживающий конфликты и неприязнь, он тоже греет. А сохранять невозмутимость ты научился уже давно.


Камишине Фуюми и рисование (тема 9, Вампиры: Маскарад + "немного" истории)

1863.
Лето пропитано зноем и полно тревожных новостей. Гонцы из столицы так и прибывают в усадьбу, их одежды покрыты дорожной пылью, а лица и хмуры и обветрены. Но всё равно, о войне на юге здесь узнают непозволительно, как думает Фуюми, поздно. Ранним утром она скользит по переходам дома. Прибыл новый гонец… Конечно, не к ней, но неведение тяготит безмерно. Неслышная тень, среди многих утренних полутонов, она замирает за фусума, вся обратившись в слух. Перед глазами – расписная ширма, старинная, настоящий шедевр. Неизвестный художник показал битву при Данноура во всех её кровавых подробностях. Взгляд застывает на изображении рассеченной шеи, на потоках крови из раны. А меж тем доносятся голоса.
В столице – переворот, а улицы утопают в крови. Дядя решает отправляться. Фуюми кажется, что её сердце бьется так часто, что его должно быть слышно во всем доме. В голове мелькает шальная мысль напроситься ехать с дядей. Предлог.. О, она придумала бы много причин быть там, но ни за что не назвала бы настоящую. В конце концов, какое дело до вооруженных беспорядков может быть семнадцатилетней девице?

1868.
Зима на Хоккайдо непривычно сурова даже для уроженки Айдзу. Фуюми покрепче запахивает стеганое кимоно, но со стены не уходит. Она смотрит вперед и вниз, на бухту, над которой занимается поздняя заря, пока что покрытую льдом. Никто не сомневается, что едва растает, войска нового правительства пожалуют к берегам самопровозглашенной республики. «И нас ожидает новая Данноура», - в мозгу всплывает старинная ширма. Воображение рисует, как могла бы выглядеть картина будущего сражения в том – древнем стиле. Трубы вместо парусов. Колеса – вместо весел. Пушки… И живописные груды трупов, залитых изысканными потеками крови.
- почти семьсот лет назад из морского сражения на юге родился первый сёгунат, а теперь в морском же сражении, но на севере – погибнет последний. – Это она уже шепчет, и слова срываются с губ облачками белого пара. Никто не сомневается в исходе войны, но никто не помышляет о сдаче.
Фуюми поглаживает ствол винтовки и решает, что уже достаточно светло, чтобы пострелять по мишеням. Нельзя допустить, чтобы, когда придет враг, её навык не был идеален.

1869.
С весной пришла война. Даже удивительно, что они продержались так долго.
Фуюми почти не чувствует веса новенькой винтовки – подарок мсье ЭконнЭ из людей Брюне, вновь и вновь вскидывая оружие, быстро прицеливаясь и снимая врагов по одному. Она уже не чувствует ни отдачи, ни боли от незначительных ран. Только криво усмехается, думая, что кончится раньше, враги или патроны. Она спешит к крепости, возвращаясь с перевала, откуда её отозвали срочным приказом.
В какой-то момент враги действительно заканчиваются, а она оказывается на склоне, откуда прекрасно видно разоренную бухту. Нет, это не Данноура. Это что-то совсем другое, дикое и завораживающее, но отчего-то не страшное, хотя на фоне живописного багряного заката оно должно напоминать ад. Пылает небо, пылает море, дымятся не потопшие остатки кораблей…
Если выживет, она попробует написать это. Она пытается запомнить, как следует, впитать глазами, словно чувствуя, что сегодня видит солнце в последний раз. Ей двадцать три, и совсем скоро её погребет обломками взорванной стены.

1964.
Она выполняет данное самой себе обещание. Пишет морскую битву при Хакодатэ. Вокруг – наброски и фотографии, под рукой – кисти и цветная тушь, перед глазами – чистый лист. Она пишет при искусственном свете, она смотрит в собственную память. Потому не важно, что сейчас Фуюми много южнее – в отеле Йокогамы, и не видела живого заката уже почти сотню лет. Под уверенными движениями кисти растекается море, характерными росчерками ложатся очертания кораблей, из одного длинного мазка возникает кусочек береговой линии.
Пламенеющая вода и окровавленное небо. Выходит, море выпило кровь тех, кого забрало? Она завершает картину за ночь и чувствует себя опустошённой, словно снова пережила события того майского дня. Но идти охотиться уже слишком рано – скоро рассвет. А еще через какое-то время она сядет на корабль и отправится в Штаты к Эконнэ – своему сиру, и с ней будет картина, что займет достойное место в его вычурной коллекции.

2018.
Фуюми, куда больше известная как Камишине, смотрит с карниза высотки на пылающие внизу причалы и склады Марина-Дель-Рей. Она улыбается – ловушка удалась. Снайперская винтовка новейшей конструкции удобно лежит в руках, словно и не весит столько, сколько сказано в спецификации. Впрочем, вес как раз в порядке, разве что модифицирована винтовка под то, чтобы бить опаснейших нелюдей. Соперников, захватчиков, чужаков. Тех, кто сейчас сгорает в пламени Малкавиана, а она укладывает любого, кто попробует высунуться.
Наверное, будь у неё выбор, она бы предпочла писать картины кистями и тушью, но когда речь идет о земле, которую считает своей, Камишине не жалеет ничего, чтобы выстоять. Дисциплины, оружие, дипломатия. Ими тоже можно писать картину – картину войны за выживание, и каждую битву той войны.


Ашер и убийство. (Тема 4. Оборотни: Апокалипсис)

Седой шрам на черной шкуре. Стремительная молния в ночи. Неразличимый в тенях, бегущий среди деревьев, не оставляющий следов. Так бежать могут только Странники – не убегать от кого-то, - любой, кто озвучит подобное, быстро встретится с клыками и зубами - но нести весть. Весть о змеином гнезде, что пригрелось под самым брюхом города. Словно не касаясь земли, будто пружиня от пушистых палых осенних листьев – не создавая ни звука. Говорят, Странники могут бежать даже по воде… Никому не угнаться, не остановить вестника, - никому из тех, кто остался за спиной.

Вонь Змея бьет в нос. Спереди. И только-только хватает времени, чтобы рассечь пополам спрятавшийся в лиственном ковре булыжник, затачивая когти. Наверное, можно бы было ускользнуть, обойти, не отвлекаться… Но голос полной луны в крови взывает к битве. И противиться ему – преступление против сути своей.

Черный волк угадывает движение в глубоких тенях прежде, чем противник проявляется под звездным светом. Стремительный прыжок, и за миг до того, как бритвенно острые когти вонзятся врагу в горло, они ловят серебристые блики. Горячая кровь дымится в стылой ночи, на осенней земле она кажется непроглядно черной.

Это не поединок, что уж там. Это убийство. Впрочем, та тварь, что стала против тебя недостойна честного вызова. А время ценно. Странники знают ценность времени, знают, когда нет места церемониям. Знают, когда пора сомкнуть зубы на шкуре нового врага. Враг крупнее, мощнее, но Странник ловчее и опытнее, хладнокровнее. Уверенно уворачивается от укуса, прянув в сторону. Рассекает связки передних лап врага – вместе с костями, и вонзает зубы в плоть. Предсмертным звуком – тихое поскуливание. В голове рождается человеческое слово «Жалкий»… И этими бойцами они хотели его остановить? Странник бежит дальше – к пригороду, и только на его границе встает на две ноги. Третьего перехватчика он убивает здесь же. Без лишних церемоний свернув ему голову.


Фулгрим Фениксиец и ненависть (тема 16. Вархаммер 40к)

Чужая ненависть не имеет для него значения. Не может ранить, даже не касается. Стекает по бело-золотому плащу под ноги, не замарав и вызывая лишь ироническую усмешку. На пути к совершенству ненависть бесполезна - тратясь на неё, лишаешься сил.

Гнев, ярость, презрение, отвращение – каждая из этих эмоций что-то дает, если взять её под контроль, конечно. Но только не ненависть – она бьет по тому, кто ненавидит, выматывая, выжигая, медленно, но верно.
Она может быть опасна лишь тогда, когда переплавляется в месть – у мести есть цель, месть ищет, как достичь своей цели. Месть – это движение. Ненависть же – состояние.

Откуда он знает? Потому что в его душе тоже есть ненависть, к тому, что он никогда не сможет искоренить полностью. Две стороны одной медали – уродство и совершенство. Как недостижимо одно, так бессмертно другое. Можно вытаскивать из убожества целые планеты, но всегда останутся те, что довольствуются ничтожным существованием. Осознание этого тяготит, но он не отступит. Только неостановимое движение к идеалу не позволит скверне коснуться тебя.

Братья спрашивают, что они, рожденные сражаться, будут делать, когда Великий Крестовый Поход завершится? Не понимают… Сражение с невежеством, как с одним из аспектов уродства никогда не прекратится. Да, кому-то придется учиться сражаться на иных полях, нежели палубы вражеских кораблей. Но всегда будут и те, кто прислушается к шепоту из теней, отринет свет. Это – бесконечная война. Она будет затихать и вспыхивать, и едва пробьет час, они – воины Императора Человечества, должны будут вновь встать в строй. Не ослабленные бездельем, и не изнеженные миром. Но с острым разумом, силой в мышцах, пониманием истинной красоты и несгибаемым духом.

Братья многого не хотят понимать, того, что сила не только в телесной мощи. Они пытаются высмеивать, позволяют себе усомниться в его начинаниях. Это раздражает настолько, что нет никакого желания объяснять. Потому язвишь и передергиваешь. Поймет Хорус, поймет Сангвиний, поймет Магнус… Возможно, Робаут... Феррус, если соизволит поскрипеть в нужную сторону своими железными мозгами… Вот только не было бы поздно.
Откуда эта мысль? Неужели это затворничество Отца становится знаком того, что что-то кончилось. И что-то начинается. Новый этап войны. Фулгриму кажется, что где-то рядом, на грани восприятия витает ненавистный душок. Душок уродства, чего здесь, в его обители, конечно, не может быть. Качает головой и длинные волосы разметываются по широким плечам, нет, это просто прогорклый привкус недавних разговоров.


Герман "Змий" Штайн и соблазнение. (тема 17. Подменыши Мира Тьмы.) Змий/Кримсон. R

Тихое гудение кулера и шорохи от прикосновений к тачпаду. Змий читает внимательно, вдумчиво, страницу за страницей, а мысленно - кроет себя последними словами, за то, что не отправил письмо в корзину. За то, что вообще открыл – после того, как ответил на предыдущее отказом. Если бы у него было все, то, что здесь обещают… Поставлять реагенты по первому требованию – ох, как вдохновляюще выглядели эти названия, находить добровольцев - добровольцев ли? – для испытаний, доступ к материалам в любых хранилищах… Примерные списки должны были его впечатлить - впечатлили. Будь у него всё это, он бы куда быстрее смог довести формулу до ума. Очистить, избавить от побочных эффектов, закрепить необходимое действие, провести окончательные тесты… Но – нет.

Глубокая затяжка и медленный выдох. Полумрак кухни в стиле хай-тех наполняют причудливые извивы сизого дыма. Змий откидывается на спинку стула, привычным движением откидывает с лица длинные иссиня-черные пряди волос, и смотрит в темноту Орегонской ночи за окном – отводя глаза от паучьего шрифта, а разум от искушения. Он не возьмет то, что плывет к нему прямо в руки, он давно умеет читать между строк. Это не та ловушка, в которую он бы полез потешить свой азарт, ведь почти нет сомнений, что изящные, соблазнительные словеса обещаний сулят кабалу и тотальный контроль. Эти обороты – как они знакомы.
В мозгу мешанина из вежливых фраз, облаченных в одежды сложно преодолимого канцелярита, ласкающих взгляд названий химических соединений, аббревиатур учреждений самого высокого класса… Вместо созвездий на небе он видит кольца органических соединений. Не хватает самой малости, и кто знает, когда, даже при своих личных – не самых последних – ресурсах, он найдет недостающее. Резко качает головой, вновь смотрит на экран, открывает окошко для ответа, начинает набирать текст и вздрагивает от шороха открываемой двери.

Спутники вошедшей – запахи кожи, виски, стали, табака, косметики и дорогих духов, которые Змий сам подарил ей на Весеннее Равноденствие. Кримсон проходит к шкафчику, тянется на верхнюю полку за бутылкой бурбона и пьет прямо из горла. Она одета лишь в кожаный ошейник с шипами да короткие, драные шорты, но ни её саму, ни Змия это не смущает.
Раздраженный взгляд на нутбук.

- Пошли их к чертям. – Бросает Кримсон, присаживаясь на край стола, справа от компьютера, делает затяжку и добавляет, - даже если пытаясь соблазнить, они обещают тебе весь мир и пару коньков в придачу.

- Примерно это, если переводить с языка химиков, они мне и обещают, - Змий переводит взгляд на Кримсон. В полумраке, разгоняемом лишь свечением экрана, её отросший ежик ярко-малиновых волос смотрится непривычно, резко очерчиваются под покрытой шрамами кожей тренированные мышцы, бликуют длинные острые зубы – гордость любой красной шапки. И все-таки она красива. Змий смотрит ей в глаза и насмешливо дергает углом рта.

- К чертям! Ловушка, как пить дать. – Она делает глоток, соскальзывает со стола и подлезает Змию под руку, - при всей своей силе, ростом Кримсон даже до плеча Змию не достает, смотрит в начатый им ответ. Острые шипы ошейника покалывают под ключицей. – Ну? Что-то долго ты с ними возишься.

Змий знает, что она права. Он уже успел всё проанализировать и взвесить, но отчего-то тянет с ответом. По крайней мере, тянул, пока она не появилась, сейчас же… В некотором роде отвлекся. И не только на разговор. Близость женщины самым естественным образом волнует кровь. Если бы хотел, он мог бы обуздать возбуждение, но.. не сейчас. Её макушка под самым его носом, он чуть наклоняется и вдыхает запах коротких волос, но произносит издевательски ровно.

- Могу же я хоть немного помечтать о том, что не знаю, когда смогу добыть сам.

- Всё ты сможешь, - фыркает она, и, извернувшись, оказывается к нему лицом, - нечего тебе соблазняться тем, что у тебя и так будет, а зная тебя – то, куда быстрее, чем кажется. Да и к тому же, станешь заглядываться на всякие сомнительные предложения, разозлишь ту, что сейчас с тобой.

Кримсон угрожающе скалится, потом быстро, но порывисто целует в губы, оставляя таки маленькую кровоточащую ранку. В одной руке початая бутылка, в другой - сигарета, не оставляя ничего их них, раскинув руки в стороны, она прижимается к Змию, и он подается ей навстречу, она опускается ниже, устраивается между его колен и хищно смотрит снизу вверх.

- Ну? – ах, да, надо написать отказ. Мысли путаются от близости Кримсон, кровь быстрее бежит по венам, а сердце стучит чаще. Он еще пытается казаться спокойным, контролировать дыхание, и даже не безуспешно, но отлично знает, как она читает его тело, и что его выдают глаза. Они темнеют, а зрачки расширяются. Для него это привычка, выучка… Для неё – всякий раз вызов, и ей это нравится.

Смертоносные зубы захватывают пряжку ремня, мгновение, и расколовшаяся сталь стучит по полу. Этот звук напоминает о реальности, об ожидании. Трехпалая левая рука набирает ответ. Кримсон по звуку узнает текст. «О» на этой клавиатуре будто слегка скребет по основе.

«Отказано. Продолжение сотрудничества возможно только на прежних условиях.» Это значит, что Змий лишь продолжает работать над уже имеющейся линейкой галлюциногенов. Заказчик имеет только результат, и его длинный нос предельно удален как от расчетов, так и от клинических испытаний.

Кримсон ухмыляется, и через миг также - зубами, тянет вниз молнию брюк.


"Волчонок" Коул ап Скатах и Утешение (Тема 11, Подменыши Мира Тьмы. ) Тайминг Войны Соответствия.

От кровопотери в глазах плыло и темнело, а от опустошенности путались местами греза и явь. В ушах шумело, а в горле стоял железный привкус. Нос и глотку саднило от гари и дыма. Где-то рядом была боль, много боли.

Вверх, насколько хватало обзора, стремились вверх, меняя очертания с индустриальных на фантастические, равно в обеих ипостасях изъязвленные трещинами и щербинами, стены. Да трепыхался дымом драный кусочек неба. Кому-то в такие моменты приходят философские озарения, кто-то постигает смысл жизни, кто-то считает, что рождается заново. Конмаэлу же было просто предельно паршиво.

Если так мерзко, что хочется сдохнуть, значит, еще живой. Значит, надо вставать… или ползти, если не можешь встать, но двигаться, придумать хоть какую-то цель, или хотя бы по инерции, иначе останешься один на один с болью, до которой считанные вдохи, а потом вернется и память.

Голова неподъёмно тяжела, словно кричащий камень из-под трона ирландских королей. Поднести руки к лицу, и с удивлением обнаружить, что до сих пор сжимал древко глефы. Пальцев не чувствуешь, но тем лучше, что они не желали разжиматься. Опираясь на оружие, как на клюку, огромным усилием воли, заставить себя подняться, на бедро, на колено, два, выпрямиться рывком. Ведет так, будто пьян вусмерть – теперь глефа вместо посоха. Наконец можешь осмотреться …

Кровь, трупы… останки тел. Кровь. Везде, вокруг… В неверном зрении она шевелиться как живое существо, приближается, захватывает. Как уже захватила и врагов и союзников. Узнаешь под извивающимися потоками знакомые черты, элементы доспехов и оружия, обрывки знамен. Они все погибли, - осознание этого накрывает волной неподъемного отчаяния. Он потерял всех.. Он не нашел, кого был должен… И, значит, больше нет смысла жить? Чтож, тогда он, хотя бы умрет сражаясь.

Кровь мешается с темнотой, превращаясь в хтоническую тварь, чья суть – пожирать все, что встретит на своем пути. И его, Конмаэла – тоже. Бросаешь взгляд на руки – и холодеешь, они покрыты ржавчиной, пополам с кровью, и она растет, захватывает; осыпается трухой кожа, мышцы и связки, чуть дольше держатся кости, торча уродливыми остовами… В последнем рывке встаешь в стойку, бросаешься на монстра, надеясь нанести этой самоубийственной атакой хоть какой-то урон и .. оседаешь кому-то на руки.

Лицо, точь в точь такое, как твое – только чистое, словно под кожей свет, и к нему, похоже, не липнут ни кровь, ни грязь.

- Ийлу? Это сон, что я, наконец, нашел тебя, - хочется верить, что сны бывают не только кошмарными. Хотя, я, наверное, умер – вместе со всеми, и встретил тебя в том призрачном где-то?...
Брат на миг устало прикрывает ясные, светло-серые мерцающие глаза, и вмиг понимаешь, что он тоже чудовищно устал… Эти заострившиеся скулы, напряжённо сжатые губы, словно закостеневшие плечи. Качает головой, чуть улыбаясь.

- Здесь - Эйлах... Не хочу разочаровывать тебя по поводу сна… - начинает он. Что ж, значит таки умерли… Однако Ийлу... Эйлах продолжает, - но это не сон, и не посмертие. Нам еще не пора на покой брат. Мы просто.. нашли друг друга.

И тут ловишь себя на мысли, что его лицо не расплывается и не мелькает, понимание пощечиной – силы в тебя вливает, собственные. Потому и руку до сих пор держит – переводишь взгляд – ржавчины больше нет, только перевязки кое-где, да кусок ветоши рядом валяется и пальцы шевелятся… Значит.. не проржавели…

И не успеваешь порадоваться встрече, как накрывает новая волна отчаяния.

- Они все умерли… Все, с кем я пришел. Мы должны были продержаться до прихода союзников, - слова выталкиваются с трудом, всякий раз, будто обдирая изнутри. Мгновения осознания тянутся будто бы вечность, тянут куда-то во тьму, давя на плечи грузом бессилия.

Эйлах смотрит в глаза, смотрит так, что отчаяние замирает, подбирается и готово убраться по первому же его слово. Забываешь дышать, ожидая, когда он заговорит, и рывком подаешься вперёд, хватаешь его за плечи, и чувствуешь, как расслабляются мышцы под твоими пальцами.
- Погибло меньше, чем ты думаешь, тем, кто ранен, есть, кому помочь, брат. Вы дождались – мы пришли.


Кайшу Киомицу и праздник (тема 6, Touken Ranbu)

Середина седьмой луны приходит, неся с собой звездопады, предвкушение одного из самых «потусторонних» праздников и особенное настроение. Кайшу не может сходу найти слова, чтобы описать это настроение. Это близко к чувству долга, который надо выполнить красиво. И в тоже время – тянущаяся тоска о тех, кто ушел, кто был дорог, кому каждый из мечей отдавал свою душу и свою силу. Он пытается определить все оттенки этого настроения, в том числе, для себя самого, но когда взгляд, рассеянно блуждающий по окрестным видам, спотыкается об Ямато-но Ками, Кайшу понимает, что до теперь есть дело поважнее определения оттенков настроения.

Каждый из обитателей Цитадели занят каким-то делом. Там развешивают украшения, там готовят еду, там устанавливают помост для ритуального танца, там распаковывают и мастерят фонарики – их потребуется много. А кто-то, и Ямато-но Ками в том числе, мастерит маленький именной алтарь. Это тоже часть праздника, а еще, по всему выходит, что у них один алтарь на двоих. Вот только, «похоже», напарник до сих пор не смирился – ни с одной из многих смертей, случившейся века назад, ни с тем, что они не должны вмешиваться в события прошлого. Кайшу подходит, глядя на напряженные плечи, обтянутые голубым косодэ.

- Ох, Киомицу, ты так незаметно подошел, - Ямато-но Ками вздрагивает, едва не подскакивает, от неожиданности, хотя Кайшу вовсе не таился. В растерянном выражении милого личика угадывается отголосок какого-то затравленного выражения.

- Ты просто слишком ушел в свои мысли, - вздыхает Кайшу, - извини, что напугал.
- Нет, ничего…, - Ямато-но Ками кусает губы и отводит глаза, - мне не стоило витать в облаках. Он переводит взгляд с Кайшу на алтарь, обратно, и, задумавшись на миг, пододвигается, словно приглашая.
Кайшу кивает и садится в сэйза, рядом, почти соприкасаясь плечами. На алтаре стилизованный рисунок цветка Айвы. Свечи, зажигать которые еще не пришел черед… Да… все вроде так, как и должно быть, но отчего же такое чувство, что словно заноза попала, что близко что-то неправильное.

Они сидят молча, думая о прошлом, перебирая сверкающие уникальными, бесценными бусинами, четки воспоминаний. Августовское солнце пригревает, скользя по небосводу, и уже совсем скоро уступит место луне, а все, кто помнит, пронесут свет и тепло через эту ночь зажженными фонарями.
- Ты думаешь, что он придет? – Кайшу по-прежнему чувствует напряжение Ямато-но Ками, и уже не может не спросить.
- почему нет? – ответ звучит, пожалуй резже, чем следовало бы.
- Ты ведь так и не смирился с его смертью, и с тем, что мы не должны ничего менять?
- А ты?! – синие глаза пронзают, заглядываю в саму. Душу, - я до сих пор не могу поверить в то, что ты – смирился.
Если честно ответить самому себе, хотел ли он, Кайшу, спасти Окиту от гибели, то – да, хотел бы. Но его желания не имеют никакого значения, когда на карту поставлена история. Он сглатывает и качает головой.
- Мой долг, как и наш общий – не допустить, чтобы Ретрограды перекроили прошлое. Понимание того, что если я сам постараюсь что-то изменить, я уподоблюсь им, а значит, помогу врагу.- Он выдерживает взгляд, не отворачивается, не моргает, не отводит глаз, - Такое озарение, знаешь ли, - кривоватая усмешка, больше всего над собой конечно, - помогает обуздать волшебные, героические фантазии.
«А еще,» - думает Кайшу, - «У меня здесь, пока я был только один, было время чтобы научиться с этим существовать.»
Ямато-но Ками сжимает лежащие на коленях кулаки и словно сникает.

Кайшу понимает, что тот всерьез думал поговорить с духом их бывшего владельца и либо рассказать, либо передать что-то, что могло бы спасти Оките жизнь. Он не спрашивает что и как именно, потому, что не хочет знать, ему важно лишь образумить товарища. Но много слов будут только во вред, потому он ждет, когда у Ямато-но Ками в голове соберется уже услышанное.

Миссия возникает с одной стороны очень не вовремя, с другой – в самое подходящее время. Ну, хоть подношение на алтаре оставить успели.

Они возвращаются уже под самый конец ночи, когда приходит пора пускать по воде зажженные фонари. Они насмотрелись на химер ретроградов, что уже начинало тошнить.
- Мне бы не хотелось делать хоть что-то, что пошло бы им на пользу, - роняет Ямато-но Ками по возвращении, и Кайшу выдыхает, чувствуя, что неправильность проходит.

Он приводит себя в порядок в рекордно короткие строки, и расталкивая остальных мечей, они с Ямато-но Ками пробираются к берегу. На путеводном фонарике, спускаемом на воду, ловящую падающие звезды, начертан цветок айвы. Сияющий оранжевый кораблик уверенно скользит по течению, навстречу солнцу.


Хладогонь и поцелуй (тема 2, Подменыши Мира Тьмы)

Искристо-белый и исчерна-синий – два цвета, рисующие мир вокруг. Снег и звезды, и все остальное. Бездонная пропасть неба, и как ее продолжение – словно сотканные из слоев ночного сумрака призрачно-прозрачные леса. Воздух звенит хрустальным холодом. Хладогоню это нравится, ночь, снег, холод, лес – это настолько неизменно, что словно и не здесь и сейчас, но века назад – и с другой стороны земного шара.

Изо рта при дыхании вырываются облачка белого пара и тают, без остатка отдавая тепло зиме.

А вот существа, напротив, словно ткутся из слияния теней, скользящих по следу. Но от взгляда Хладогоня это не укрывается. Боевую пляску он начинает за вдох до того, как химеры оказываются рядом, начинает, увидев узор их будущего сражение. Длинные парные кинжалы порхают, словно невесомые, всякий раз находя цель. Каждое движение – точно и естественно, словно дыхание.

Призрачные химеры движутся, словно подхваченные внезапно поднявшимся ветром. Распадаются снежными хлопьями, чтобы собраться в лезвия у самого тела противника. Но Хладогоня этим не обмануть – зима – его стихия. Он мог бы уже всех их заключить в куски льда, вот только, зачем, если можно соткать такой гармоничный танец.

Ветер усиливается, и с ветром стремительнее становится бой. Получая рану за раной, химеры слабеют, и вскоре Хладогонь снова остается в одиночестве, на поляне, где поднявшаяся вьюга слизывает изысканный узор следов, которым был записан сыгранный танец. Хладогонь подставляет лицо ветру и принимает ледяной поцелуй, пьет обжигающее зимнее дыхание и отдает свое, горячее после боя. И это для него неизменно и правильно, как было и века назад.


Куруфин и шрамы (тема 8, Сильмариллион) Вагон хэдканонов

Привычно, удобно лёжа в руке, движется по лезвию точило, выправляет царапины и щербины на стали – словно шрамы заживляет. После недавней битвы этих отметин много, и таких как на простом кинжале, и чего посерьёзнее, после чего оружие придется перековывать... Хватит работы кузнецам здесь, в рукотворных пещерах на Нароге.

Вздох.

Работы хватит – хватило бы времени, чтобы успеть починить все, да восполнить утраченное, то, что можно восполнить. И проносятся перед мысленным взором недавние картины, и сжимается сердце, будто снова, наяву видишь и обвал, погребающий под собой гордую крепость на перевале, и угасающие глаза тех, кто шел за тобой проклятой дорогой, да так и не прошел ее.

Куруфинвэ узнает кинжал, что попал ему сейчас в руки и прошел сквозь бои. Работу своих же, аглонских кузниц сложно не признать, а ведь взял поточить вроде бы первый попавшийся, просто за таким делом думается легче, чище.... Руки заняты несложной, привычной работой, а мысли меж тем строятся - складно и ровно, ну, это в идеальном мире так, -как в Амане, например, было. Здесь же – непросто планировать, что делать дальше, когда то и дело при виде ран стали, вспоминаешь другие шрамы...

Искрящиеся в свете Тельпериона осколки стекла, иссеченные ими белые ладони и изящные пальцы, ярко-алая кровь, заливающая стол, рабочую тунику, пол мастерской… Находишься на мгновение раньше супруги и начинаешь бережно доставать осколки. Шепчешь "всякое бывает", закончив, подносишь к губам тонкие пальцы и бинтуешь лишь после поцелуя. Заживает быстро, а потом и шрамы сходят на нет, оставаясь лишь в памяти.

Если клинок точить очень сильно или очень часто, сталь истончится, станет хрупкой. Как душа, что оправлялась после слишком многих ударов. Или оболочка, что более не в силах держать истерзанную душу.

Тело отца было одним сплошным ожогом, только ухмылка оставалась неизменной, будто запечатленной, да горели гневным светом родные глаза. И отчаянное чувство того, как гаснет пламя, что объединяло всех семерых. Наполняло жизни смыслом и целью. В инстинктивной попытке удержать хоть ещё ненадолго, кинуться к распростёртому на камнях телу, обнять, сжать крепко-крепко, принимая жар демонов, горячий настолько, что вздувает пузырями твою собственную кожу. Прильнуть щекой к щеке, хотя бы на чуть-чуть... Пока не оттащили..

Следы этих ожогов сходили долго, всякий раз напоминая об отце, о Клятве, о том, как безвозвратно уходит бывшее частью тебя самого.

Иногда точить обезображенный клинок не имеет смысла, особенно, если в бою, или вследствие еще какого неверного обращения, от лезвия откололись куски. Тогда только перековывать. Заживлять раны огнем, заставлять рождаться заново пламенем и молотом, преодолевать сопротивление сложившегося, привычного. Такой клинок никогда не будет прежним, но, если мастер хорош, он будет иным, но уж точно не худшим.
Рождаться заново – терпеть немыслимую боль, смиряться с тем, что уже никогда не будешь прежним. Это никогда не бывает быстро и просто, что для стали, что для эльда. Мысли и чувства Майтимо жгут душу, хотя его слова холодны и спокойны, притворно спокойны. Он на грани того чтобы сломаться – или переродиться.

Уже не помнишь, что ему говоришь, как всегда – только то, что есть, и то, что может быть. В конце, когда сердце пропускает удар, бережно взять его покалеченную правую руку, ту, что никогда не будет прежней, и шрам на которой останется на годы, и прижать к своей груди – кожа к коже. Она ведь и так может чувствовать, как бьется жизнь…

Но как быть, когда изъяна не видно под полированной поверхностью, когда трещинки появляются внутри, в самом сердечнике. Никогда не знаешь, когда такой клинок расколется на куски, раня осколками всех, кто рядом. Тот, кто умеет слушать металл, может распознать, услышать – одну неверную ноту, но что делать? Особенно, если это клинок, от которого зависит твоя жизнь и твоих близких? И нельзя перековать, потому что оставшись без оружия – подставишь всех. Возможно, сам Аулэ смог бы исправить это – не молотом, но песней.

Иногда Куруфинвэ кажется, что после Браголлах, он сам такой клинок, сталь которого разъедает изнутри. Смотрит на Тьелкормо, и видит в его глазах что-то похожее, слышит что-то надтреснутое в его голосе. Их всех поломало, покорежило, и нет возможности искать, как восстановиться. И если те шрамы, что видны, еще можно врачевать, то для внутренних ран не всегда можно найти лекаря.
Говорят, нет ничего сладостнее песен дочери Мелиан… Куруфинвэ вспоминает взгляд брата, когда Тьелкормо смотрел на Лютиэн. Он смотрит, на ставшую под его руками безупречной, полоску стали, и не хочет надеяться, но до чего же отчаянно хочется.


Агат и травма (тема 3, Цикл)

Наставники говорили «Научишься», «Привыкнешь», «Поначалу всегда так», «главное, правильно выполнять упражнения»… О-о-о, знали бы они насколько правильно и точно он следовал всем им предписаниям, а в итоге – все равно кровь. Его и их. В какой-то момент он решил, что так не должно продолжаться, прежде – самому обуздать неистовую силу, бушующую внутри, ломающую пульсом ребра, рвущуюся наружу живым разрушением. Остаться с ней один на один, заглянуть в глаза, и не отводить взгляда, чего бы это ни стоило. Сила – тот же зверь, а значит, и обходиться с ней надо по-звериному, а раз им должно действовать заодно – раз и навсегда определить, кто в их паре вожак. Отведешь взгляд – проиграешь. А раз она внутри тебя, то придется заглянуть в собственную душу.

Он уходил далеко, где были только небо и лес. Кровь замешивалась с болью – сила не желала поддаваться. Она швыряла сучьями, прожигала кожу, выворачивала суставы и тянула связки, что позавидовал бы любой мастер дыбы. Позже он вспоминал, и иронично резюмировал, что тогда по нему можно было писать пособие по травматизму легкой и средней тяжести.

Иногда хотелось по-звериному выть, рассекать ногтями собственную кожу, или просто свернуться в клубок и перестать быть… Но, нет, он не имел права сдаться, проиграть магии внутри себя, и потому вновь взывал к силе внутри своей души, свивал её в чары, заклинания, чтобы выходило так, как хочет он. Верно, точно, совершенно. Потому что если оставить хоть малейшую лазейку, излом, пробел – она вырвется и вновь наполнит все вокруг кровью и болью – и не только его, но и того, кто будет ему не безразличен. Конечно, это он тоже сформулировал несколько позже, тогда Лорду Зверей было не до стройных выводов. Тогда он должен был выжить и победить.

Мастерство всегда дается мучительным обучением. Только испив эту чашу до дна, в итоге добиваешься точеной легкости и кажущегося небрежным совершенства. Но все прочее – компромисс, а значит, проигрыш.


Конрад Кёрз и кошмар (тема 1, Вархаммер 40к ("Принц Воронья")) от лица Севатара. Попытка в сомнительный юмор

Ситуацию, в которой они все оказались, кратко – и пристойно – можно было охарактеризовать одним словом «кошмар». А что, самое то, для легиона Повелителей Ночи. Тем более что главным виновником этого кошмара был не кто иной, как родной примарх. Первому капитану Атраментаров Севатару не свойственно было жалеть о чем-либо. Впрочем, когда буквально плюешь в стенку – ибо только это можно было сейчас делать для собственного спасения - сложно отделаться от мысли, что пролежи генетический отец в коме еще какой-то час, то операция по извлечению остатков легиона из глубокой… дыры, скорее всего, прошла бы успешно.

Отверстие в стальной стене равномерно расширялось, края его тихонько шипели и испускали характерно пахнущий дымок. Перед внутренним взором Севатара, как на гололите разворачивались недавние события. Вот он избавляется от остатков прежних Рукокрылых, своих братьев, чьи амбиции едва не стоили легиону остатков флота и войск. Вот он назначает новое командование и перегруппировывает остатки кораблей. Вот он отправляется в сон отца, рискуя столкнуться с кошмаром собственным, от которого бежал долгие годы, а последние недели и вовсе не смыкал глаз…

Нет, по-другому было нельзя. Сон затягивал примарха, оживляя те дни, когда на Настромо еще царил безупречный порядок, смердевший отчаянием и ужасом. Тот миг, когда прибыла делегация с Терры во главе с самим императором, от сияния которого Севатар когда-то ослеп на долгие дни, миг, когда планета, никогда не видевшая яркого солнца, была озарена безжалостным светом.

И нельзя было не бросать злые слова, пропитанные горечью… В какие-то мгновения Севатар задавался вопросом, - не отрываясь от прожигания стены своей тюрьмы, - а если бы Кёрз убил его тогда, во сне? Он вернулся бы в свое тело, или умер бы и в материальном мире? Горло до сих пор будто чувствовало хватку безжалостных пальцев. Сон, не казавшийся кошмаром, но на самом деле им бывший. И сделавший кошмарной явь Севатара – Примарх проснулся, и отдал приказ, пустивший насмарку все старания, и многие жизни на клинки Темных Ангелов. Атаковать флагман лоялистов вместо того, чтобы заканчивать продуманный маневр отступления.

Первый капитан не мог не подчиниться, и не мог никак повлиять на отца. И вот теперь, все выжившие астартес Восьмого в плену, а сам Ночной Призрак блуждает по кораблю, насылая ужас на обслугу корабля и легионеров Льва. Скривившись, Севатар плюнул с особенным чувством, отмечая, что скоро сможет протиснуться в дыру, и подумал, что отец может быть вполне сносным и не превращать все планы в кошмар наяву – когда спит зубами к стенке.


И бонус для Кальтэ.

Невервинтер (любой) и шрамы. (сеттинг NWN2: MotB). Фарлонг/Ганн

Нынешний сон тревожен и тяжел. Он затягивает помимо воли. Нет сил вернуться. Это как трясина, притаившаяся под свежим снегом и юным, нетвердым ледком. Ганн считал, что знает сны лучше болот, - при том, что родной Рашемен успел исходить вдоль и поперек.
Он видит катастрофу. Магия сходит с ума, отравляя своих адептов, что следом за ней впадают в безумие, ибо пестуемый годами самоконтроль оборачивается ничем и магия ранит тела и души незаживающими отметинами.
Приходит в движение земная твердь, уносят с собой многие жизни проваливающиеся в небытие континенты. Остаются вечные шрамы на теле самого Торила. И Ганна тянет следом. Во тьму, в пустоту, в небытие.
И лишь железная хватка сомкнувшихся на плече пальцев останавливает его, уже начавшего шаг. Просыпается, как выныривает из той самой трясины - вытянутый за шиворот в последний момент, за миг до того, как задохнулся бы.
- Я испугался за тебя, это был какой-то… неправильный сон. Ты… не возвращался. – Хрипло шепчет Фарлонг куда-то Ганну в шею, и горячее дыхание понемногу унимает дрожь. Ганн обнимает, сжимает крепко-крепко, словно от этого зависит жизнь – не только его, всего мира. Как утопающий в болоте за конец протянутого шеста. Под длинными пальцами сноходца узор шрамов исчертивших голую спину. О некоторых он даже спрашивал. Самые глубокие — от падавших камней, от которых не удалось когда-то увернуться идеально.
- Ты вернул меня, - выдыхает Ганн. И его пальцы впиваются в кожу Фарлонга, оставляя алеющие полумесяцы. Ганн не осознает, что причиняет боль, главное – не отпускать. В пустоте – невыносимо.
- Раны мира, раны твоей истории - тихо говорит он, - записали свою историю на тебе.
- Ты тоже хочешь отметиться? - голос Фарлонга нарочито насмешлив, он не слишком хорошо скрывает тревогу.
- Я бы вычертил на тебе завет «Не сметь умирать», так, чтобы ничто не смогло стереть его. – И добавляет через полуулыбку – полуоскал, чтобы один зазнайка не имел повода думать, будто Ганну важна его жизнь. – Чтобы ты снова стащил меня с края за шаг до падения в бездну, как было в этом сне.
И не сразу сознает, что выдал себя с головой.


Агат и соблазнение. (Тема 17. Цикл)

Катаешь имя как кусочек льда на языке. Твердое, прозрачно-чистое в начале, и мягко растворяющееся в конце. Интерес усиливается с каждым днем, перерастая… - себе то уже можно признаться – в желание, в желание приблизиться, коснуться, узнать лучше, попробовать на вкус, какова кожа того, кто носит такое имя. И – если повезет, какова кровь. Мешать дыхание так, чтобы коснуться души. Души столь сильной, столь опасной, что уже не можешь не думать о ней. Играть в словесные игры – потому что прямой разговор не в почете, но так даже интереснее, - чтобы узнать и понять. Узнать, что ему важно, понять – как он думает.

Каждый разговор, каждое сближение – случайное, или установленное дворцовым протоколом – вызов. Случайное касание будоражит кровь, пронзает спину разрядом молнии, и подталкивает обдумать следующий шаг. Лицо не выражает ничего компрометирующего, разве что интерес. Но и это уже не мало.

В какой-то момент ему начинает казаться, что они как фехтовальщики – двигаются вокруг друг друга, словно в ритуальном танце, осторожно прощупывая границы обороны. Границы дозволенного? Он делает выпад, сближение. На губах еще долго остается вкус прохладной ладони. И сколь же велико в тот момент было искушение не отпустить. Перехватить за руку, притянуть к себе и узнавать, дальше, дольше, глубже… Но – это не по правилам, потому оставляешь пространство для ответного маневра. Не сомневаешься, что он последует.

Наблюдаешь, ждешь. И опять же, в рамках внутренней искренности выводишь, чтобы соблазнять тебя, ему достаточно просто быть собой.

запись создана: 04.10.2018 в 17:32

@темы: Арда, Мир Тьмы, Греза, NWN2, тексты, образы, трава перводомская, Games, тандем айвы и конопли, нихонске, Balor, Дудка Варпа в прямом эфире!, Sons of gods and sorrow, Varich, Fiona, нолдор

Comments

[Lissiel]

А где этот флэшмоб ищется?

[Mark Cain]

Звучит чертовски заманчиво, хотя у меня вечно сложности с тем, чтобы писать о чужих персонажах... не говоря уж о сложностях со временем... но заманчиво...

[ninquenaro]

Мне интересно, но боюсь, я твоих персонажей толком не знаю.

[Amarth]

Lissiel, изначально там в условиях человек пишет один, а персонажей ему загадывают в комментариях.

Но ребята решили писать на двоих и заказывать друг другу. Например, один загадывает: "твой персонаж А. Тема 5". Второй :" твой персонаж Ц. Тема 9.". По написании, освещенные темы вычёркивать. Сеттинг повторять можно, темы и персов - нет.
Я хочу именно этот вариант.

А темы вот, в нашем варианте, с единственной поправкой, что писать либо про персонажа соло, либо только от одного автора, а не "наших")) :
1) Кошмар: Я напишу о своем персонаже, который видит вашего в кошмаре, или наоборот.
2) Поцелуй: Я напишу, как наши персонажи целуются, это может быть невинно или страстно.
3) Травма: Я напишу, как ваш или мой персонаж переживает какую-либо травму.
4) Убийство: Я напишу, как мой персонаж убивает вашего, или наоборот.
5) Дом: Я напишу, как наши персонажи живут вместе.
6) Праздник: Я напишу, как наши персонажи вместе встречают праздник.
7) Розыгрыш: Я напишу, как наши персонажи разыгрывают друг друга.
8) Шрамы: Я напишу, как мой персонаж трогает шрамы вашего, или наоборот.
9) Рисование: Я напишу, как ваш персонаж рисует моего, или наоборот.
10) Тепло: Я напишу, как согреваются наши персонажи.
11) Утешение: Я напишу, как мой персонаж комфортит вашего, или наоборот.
12) Выпивка: Я напишу, как наши персонажи вместе пьют.
13) Игра: Я напишу, как наши персонажи вместе во что-то играют.
14) Любовь: Я напишу, как у наших персонажей начинается роман.
15) Смерть: Я напишу, как мой персонаж оплакивает вашего, или наоборот.
16) Ненависть: Я напишу, как наши персонажи ненавидят друг друга.
17) Соблазнение: Я напишу о том, как мой персонаж пытается соблазнить вашего, или наоборот.
18) Старость: Я напишу, как наши персонажи вместе стареют.
19) Песня: Я напишу, как наши персонажи вместе поют или играют на музыкальных инструментах.
20) Ребенок: Я напишу, как наши персонажи вместе растят ребенка.
21) Стихи: Я напишу, как мой персонаж читает вашему стихи, или наоборот.
22) Безумие: Я напишу о своем персонаже, как о пациенте психлечебницы, а о вашем, как о докторе, или наоборот.

Mark Cain, так там фишка, что про своих писать надо, о которых напарнику интересно)

ninquenaro, а их хорошо знать совсем не обязательно, чтобы их загадывать. Писать-то про своих)
В изначальном варианте моба мне б тож было сложновато местами)

[Mark Cain]

Ага, понял, как это работает.) я раньше пробовал только в формате общего флэшмоба, мне персонажа - я текст, но как-то это далеко не ушло.
В общем, можно рискнуть. не обещаю, что не продолбаюсь в какой-нибудь особо занятый работой день, но расписаться тоже хочется. я бы даже и в формате "наши" попробовал, в отдельных случаях.)

[ninquenaro]

Amarth, оок, а где темы берутся? Хочу.
Ага, нашел. А можно про твоего бетанца и стихи?

[Amarth]

Mark Cain, с "нашими" теоретически можно, но я пока не замахивался бы со своей стороны.) разве что само не всплывет в общих сеттингах/историях.

[Amarth]

ninquenaro, Хорошо, это любопытно.)
тебе На Жоанна и "дом". (тема 5)

[ninquenaro]

Amarth, ооо. Я попробую, но кажется это будет про любовь к Родине.

[Amarth]

ninquenaro, так прекрасно же.)

[Mark Cain]

В общем, выдай тему на завтра, я буду заранее думать.

[Amarth]

Mark Cain, Давай Магнуса Красного по 17й.)

[Mark Cain]

Чёрт, это было жестоко.)) принято.
Тебе... Ласар, 12.)

[Amarth]

Mark Cain, Ахха, отлично.)

[Lissiel]

Amarth, спасибо. Интересная вариация.

[Amarth]

Lissiel, да мне-то за что? = )
Это все Эйрле и Кальтэ - затейники.))

[Mark Cain]

Надеюсь, я успею дописать за сегодня это чёртово мини

[Amarth]

Mark Cain, мимимини )))

[ninquenaro]

Amarth, слушай, тупой вопрос: а где выкладываем? А то я кажется даже допилил.

[Amarth]

ninquenaro, по идее пост под это дело у себя вешать)

[ninquenaro]

Amarth, повесил

[Amarth]

ninquenaro, я свое первое тоже. = ) Пошел читать!

[Mark Cain]

Ари офигенный. <3

Я сделяль, я успель до полуночи! Хочу тему на завтра.)
А давай по 22 на брата?.. в персонажах же всяко не повторяемся?..

[ninquenaro]

Amarth, ух ты.
Тоже хочу тему на завтра.

[Amarth]

Mark Cain, спасибо! = )) Я свое допиливаю, немного шлифовки осталось.) и вообще, пока я не ушел спать, завтра еще не наступило!

тебе Иезекиль Сарк и шрамы (8).

Давай пока хоть по 11 сделаем.= )
, а там видно будет

[Amarth]

ninquenaro, мяфф.)

тебе Ильвэтинкэ и песня (19)

[ninquenaro]

Amarth, ааааааааааааааа, ты меня поломать решил?

[Amarth]

ninquenaro, Эм... я не нарочно, просто называю то, что мне интересно....

[ninquenaro]

Amarth, но вот там ведро стекла.

[Amarth]

ninquenaro, если слишком кактусно, я могу поменять. И мне, кстати, тоже дай.)