ЗФБ

[Feangren]

Таки ходил в этом году зимой в команду Арды. Продуктивности - два арта и текст. Исключительно из мотивации "порисовать слэш". В результате... нутакоэ....

текст.

Название: Холодные огни
Автор: Amarth
Бета: Grey Kite aka R.L.
Размер: драббл, 852 слова
Пейринг/Персонажи: Куруфин, Кэлегорм, ОП
Категория: джен
Жанр: хоррор, мистика
Рейтинг: R
Краткое содержание: неочевидные опасности перехода через Нан-Дунгортеб
Размещение: запрещено без разрешения автора


— Мы должны оставить их. — Простые слова будто раздирают глотку. Куруфин не отводит взгляда. С ним не спорят. Этого приказа, пожалуй что, ждали. Тяжелораненые замедляют беженцев, подтачивают силы целителей и особенно уязвимы перед тьмою этих мест. Тех, кого уже отметили болотные огни, было не спасти. Это понимали все, но оттого приказ не дался легче. Куруфин читает по глазам: все эльдар, что идут за ним, полны решимости тащить тех, кого еще можно спасти… можно попытаться спасти.
Прежде чем вести отряд дальше, он заглядывает в лица тех, чьи тела были еще здесь, но глаза остекленели: глаза, заглянувшие в болотный омут.
Гнилая, черная земля, сосущая силы, каждый шаг по которой сродни многочасовому переходу. Даже пес брата будто выдохся. И даже сам брат, вернувшийся из разведки, словно бы слишком медленно сгребает Куруфина за ворот, узнав о приказе.
— Ты… — рычит, глядя в глаза, и… отпускает, понимая.
Здесь неясно, когда день сменяется ночью. Земля вечных сумерек, где сквозь больные ветви не проходит свет ни звезд, ни солнца. Здесь туман столь густой, что кажется телесным. А право — кажется ли? Он, как живой, окутывает идущих в конце колонны или одиноких дозорных и уводит в сторону. Он скрадывает движения и звуки, искажает направления, стелется иллюзиями. Заманивает к болотным огням, которые увидишь раз — и пропал.
Эльдар не сразу понимают все коварство этого тумана, будто обладающего злобным разумом. Они теряют нескольких своих, прежде чем понимают, что к чему, и принимают меры. Отныне никто не ходит в разведку поодиночке. Не удаляется далее, чем на расстояние вытянутой руки и живого голоса…
Но если бы только тяжесть и туман. Корни будто тоже наделены этим порочным разумом, они заодно с туманом, вынуждают оступаться, путаясь в ногах, и тебя уже не слышат, ты уже во власти тумана. Из последних сил поднявшись, ты идешь как будто бы по тропе, но онемевшие от стылой влаги ноги уже не чувствуют, когда начинается черная вода, укрытая густым белым покрывалом. И лишь манят вспыхивающие в молочной пелене огоньки.
— Факелы? Наконец-то!… — На остатках воли — вперед, — взгляд прикипает к холодному свету, и уже больше нет ничего, кроме, и черной воды уже по колено, по пояс… но не чувствуешь ничего. Даже того, как тебя со сдавленными проклятиями вытаскивают вверх и назад, возвращают к бивачному костру. Но нет ни тепла, ни твердой земли, ни заботливых рук, ни горячего питья. В глазах лишь волшебный свет — должно быть, так горели звезды Амана. И слова, зовущие назад, — они так далеки и незначительны.
— Я не могу дозваться, — с отчаянием говорит истощенная целительница, — меня не слышат.
Кэлегорм бережно поднимает на ноги невесомую деву, дает в руки кружку с горячим питьем. За бытовой заботой он скрывает отчаяние. Но оно в его стиснутых зубах, напряженных мышцах и желваках на скулах.
Куруфин с размаху бьет кулаком о ствол дерева. Перчатка с железными плашками глубоко погружается в гниль. Запах из-под коры вырывается такой, что в глазах темнеет. Куруфину доводилось вдыхать смрад гнилой плоти и жженых костей, морготовых тварей и исковерканных земель. Но это… оно гасит дыхание и отдается болью под ребрами, наливает череп свинцом и выбрасывает из яви.
Когда он приходит в себя, то где-то на границе сознания бьется:
— Не могу дозваться…
И эхо собственного приказа:
— Придется оставить…
Он пытается двинуться, но не чувствует собственного тела. С трудом удается повернуть голову — и увидеть туман: сверху, по сторонам, в отдалении мерцают холодные огни, чарующе и завлекательно. И еще он видит черную воду, что уже достигла груди. Безмолвная ледяная гладь так близка, что можно разглядеть что-то под ней.
Куруфин всматривается — белые то ли кости, то ли ветки, пучки травы, стебли камыша и осоки, что теряются в тумане, выйдя на поверхность. Скрюченные корни, что словно замерли перед хищным смертоносным броском.
А вот что-то белое приближается к нему — зверь? Тварь? Но — нет — это рука… белая рука со скрюченными, разбухшими пальцами и почерневшими ногтями, и ему кажется, что он узнает ее… за ней другая… они хватают его за одежду, тянут вниз, в глубину… И их все больше и больше, и уже не повернуть головы, они держат Куруфина выше локтей, обвивают его колени, путаются в волосах, стискивают шею… Воздуха не хватает, черная вода смыкается над головой, подводные бутоны кувшинок раскрываются сердцевинами-глазами, живыми глазами, глазами тех, кого совсем недавно Куруфин сам велел оставить болоту, тех, кого прежде заманили болотные огни, и тот огонь — в каждом зрачке. Чем глубже погружение, тем ярче холодный огонь… и более ничего уже не разглядеть в темноте, но вскоре и эти огни начинают гаснуть.
Резкая боль пронзает горло. Он кашляет, захлебываясь, злыми, саднящими рывками, будто вместе с черной водой, со зловонным ядом стремится выхаркать сами легкие и само прошлое. Все то, что привело их на тропу Нан-Дунгортеб. Почему он еще цепляется за что-то? Слуха касается тихое, но неистовое, словно очень-очень далекое:
— Брат!
На миг глаза обжигает теплый свет живого огня.
О том, что он все ещё жив, говорят саднящее горло и пульсация в ребрах, которых сейчас кто-то касается. Куруфин пытается двинутся, но что-то удерживает его за плечи. Что-то теплое.
— Тише. — Такой родной шепот, но такой надтреснутый, Кэлегорм, да что с тобой такое… — Надо перевязать твою рану. Ты был совсем без сил — потому яд и подействовал так сильно. Но ты чувствуешь. — Вздох облегчения. — Значит, выберешься. Как всегда…
И он вторит брату одними губами:
— Как всегда. — Но не сомневается, что тот понял.