Драббл-Фест
Т8-18. "Если рыщут за твоею непокорной головой, чтоб петлей худую шею сделать более худой..." Партизанские будни Берена. В более-менее позитивном ключе. третье исполнение.
читать Шаг, другой, третий... Тут оставить треснутую ветку, тут обозначить след, совсем незаметный, но, кто ищет - тот найдет. На это беоринг и рассчитывал, раскидывая по оскверненной земле причудливую цепочку ложных следов. Как лис, уходящий от охотников. Эти новые тёмные были умней и дисциплинированей обычных орков, но были ли они орками? Следопыт не задавался этим вопросом, он давно уже не думал ни о чем, кроме того, что должен выжить, зачем-то, или просто, потому что хочется? Нет, он должен жить, что бы мстить. И защищать. Но несколько лет назад, он, наверное, обратил бы внимание на то, что эти новые - они выше простых орков, и не сутулятся при ходьбе, когда не высматривают в траве следы, его следы. А их плоские морды с широкими носами и черными глазами всё же больше похожи на лица. И с ними псы Моргота, уродливые псины побольше фута в холке, которые, казалось, никогда не уставали, а напав на след, не лаяли, но выли. Тот, кто когда-то называл себя Берен ион Барахир, не сразу понял, что пришли они за ним, но зато тотчас почувствовал, что они иные. Запах выдавал в них чуждость Ангбанда, которая никогда не сольется с лесом, даже с изуродованным, покореженным, скорее мертвым, чем живым. Этот запах был словно всплывающий на поверхность воды труп, но иной чем орочий. Адан следил за ними, сперва ждал, что эти, как и многие твари Тьмы до них, свернут на одну из троп, что позднее выведет к жилью, но они, напротив, углубились в сожженный лес - во владения убийцы орков. Загонщики шли день и ночь, будто без устали, и видели в темноте похоже, равно как и при свете. Они были начеку каждый миг, но все же, поворот за поворотом их число сокращалось.
Там яма с заостренными кольями, там - праотец того, что много позже назовут самострелом, здесь - верная стрела, тут капкан, смоченный соком ядовитой ягоды.
Следопыту долго везло, но на исходе третьего дня они его заметили, что выдало - Единый ведает. И одиночке пришлось бежать. Бежать к югу, ему было известно одно место, страшное, кишащее огромными унголами, расшитое паутиной и пропитанное ядом. Любой случайно уцелевший или приблудный зверь обходил его за много сотен шагов, а орки сжимались и дрожали, едва кто-то, глядя в сторону Ужаса, упоминал то место. Но это были не орки, или другие орки, самоуверенные, упрямые, не ведающие страха и они бежали за ним.
Сердце колотилось о ребра, грозя пробить кость, горло жгло, в боку колотило, он спотыкался, падал, вставал и бежал снова, чего больше хотелось - спасти свою жизнь, как любому живому существу, что тянется к свету, или же завести в ловушку загонщиков, сделать охотников - добычей. Это ведь так по-человечески, ибо в мире зверей - никто не выходит из ролей, написанных им мирозданием?
Солнце заливало искореженный пейзаж малиновым огнем, кровавой каплей клонилось к горизонту, оставалось совсем немного, как оно скользнет за край и смешает свой свет с единым океаном мира. Алый закат - предвестник крови, или это про рассвет? Они приближались, и охотник и охотники и снова охотники, тот, кто при жизни среди людей называл себя Береном, уловил чуткими ноздрями характерный запах, он тоже был чужд живому миру, но он был здесь слишком давно. Они придут ровно с заходом солнца, они уже поднимаются по расселинам в скалах, он должен успеть добежать до обрыва. Есть одно место, там в самом низу - далеко-далеко - прозрачное ледяное озеро, о нем мало кто знает, разве что тот, кто по неосторожности своей забредал на перевал. Но это озеро, оно глубоко, очень глубоко, что никто еще не достигал его дна из живых, кому предначертано ходить по земле. Они совсем рядом, и его цель тоже, и хищники. Вдох, обрыв - не думать! Прыжок и полет. Откуда он знал, помнил? по рассказам или делал когда-то так сам. Но как тогда он мог забыть?
Полет кажется несоизмеримо долгим, но сердце за это время не стукнуло ни разу. И страшный удар о воду - оглушает, выбивает из легких остатки воздуха, но - не убивает.
Наконец измученный человек с трудом выбирается на берег. Его губы дергаются, и складывается в неожиданно открытую, искреннюю улыбку, а потом округу оглашает хриплый, но задорный смех.